Зал поэтов: Тао Юаньмин (365-427)

Подсказка Удава:

"Дзэн в поэзии покоится и резвится"

За вином

 

 

Я жил в свободе от службы и радовался немногому,
да к тому же и ночи стали уже длиннее,
и если вдруг находил я славное вино,
то не было вечера, чтоб я не пил.
Лишь с тенью, один, осушал я чарку
и так незаметно для себя хмелел.
А после того, как я напивался,
я тут же сочинял несколько строк
и развлекал себя этим.
Бумаги и туши извёл я немало,
но в расположении стихов недоставало порядка,
и тогда позвал я доброго друга, чтобы он записал их
для общей радости нашей и для веселья.

 

 

***

 

Я поставил свой дом

в самой гуще людских жилищ,

 

Но минует его

стук повозок и топот коней.

 

Вы хотите узнать,

отчего это может быть?

 

Вдаль умчишься душой,

и земля отойдет сама.

 

Хризантему сорвал

под восточной оградой в саду,

 

И мой взор в вышине

встретил склоны Южной горы.

 

Очертанья горы

так прекрасны в закатный час,

 

Когда птицы над ней

чередою летят домой!

 

В этом всем для меня

заключен настоящий смысл.

 

Я хочу рассказать,

и уже я забыл слова...

 

***

 

Скоро тысячелетье,
как заброшен путь правды, дао:

Люди, люди обычно
слишком любят свои заботы.

 

Вот вино перед ними,
им его не хочется выпить:

Привлекает их только
в человеческом мире слава...

 

Почему наше тело
мы считаем столь драгоценным,

Не по той ли причине,
что живём лишь однажды в жизни!

 

Но и жизнь человека
сколько может на свете длиться?

Пронесётся внезапно,
как сверканье молнии быстрой...

 

Безрассудно, лениво
обращаясь с недолгим веком,

Так себя ограничив,
что они совершить способны!

 

***

 

Всюду мечется-бьётся
потерявшая стаю птица.

Надвигается вечер,
всё летает она одна.

 

Тут и там она ищет

и пристанища не находит.

Ночь сменяется ночью,
и тревожнее птичий крик.

 

И пронзительней зовы,
обращённые к чистой дали.

Вновь мелькнёт, вновь исчезнет -
как сильна по друзьям тоска!

 

Долетела до места,
где сосна растёт одиноко.

Вот и крылья сложила,
завершив далёкий свой путь...

 

Зимний ветер свирепый
не щадит цветущих деревьев.

К этой сени зелёной,
только к ней не приходит смерть.

 

И доверилась птица
обретённому здесь уюту,

И на тысячелетье
неразлучна она с сосной!

 

***

 

Зелёною сосною
приметен восточный сад.

В нём травы, толпясь,
заслоняют её красоту.

 

Сгустившийся иней
растенья другие убил.

По-прежнему вижу я
свежесть высоких ветвей.

 

Средь частых деревьев
сосне затеряться легко.

Одна-одинока,
она восхищает всех.

 

Повесил кувшин
на застылую ветку сосны.

Гляжу, отойдя, -
и любуюсь опять на неё..

 

И так наша жизнь -
мимолетный и призрачный сон.

К чему же вязать себя
путами суетных дел?

 

***

 

Забрезжило утро, -
я слышу, стучатся в дверь.

Кой-как я оделся
и сам отворять бегу.

 

«Кто там?» - говорю я.
Кто мог в эту рань прийти?

Старик хлебопашец,
исполненный добрых чувств.

 

Принес издалёка
вино - угостить меня.

Его беспокоит
мой с нынешним веком разлад:

 

«Ты в рубище жалком
под кровлей худою живешь,

Но только ли в этом
судьбы высокий удел!

 

Повсюду на свете
поддакивающие в чести.

Хочу, государь мой,
чтоб с грязью мирской ты плыл!»

 

«Я очень растроган
участьем твоим, отец,

Но я по природе
согласья и не ищу.

 

Сторонкой объехать
пусть даже немудрено,

Предав свою правду,
я что ж, не собьюсь с пути?

 

Так сядем покамест
и долг отдадим вину.

Мою колесницу
нельзя повернуть назад!"

 

***

 

Вот бывают же люди, -
даже в доме одном живут, -

Что принять, что отбросить -
нет единства у них ни в чём.

 

Скажем, некий ученый
в одиночестве вечно пьян.

Или деятель некий
круглый год непрестанно трезв.

 

Эти трезвый и пьяный
вызывают друг в друге смех

Друг у друга ни слова
не умеют они понять.

 

В рамках узости трезвой
человек безнадежно глуп.

Он в наитье свободном
приближается к мудрецам.

 

И стихи обращаю
я к тому, кто уже хмельной:

Лишь закатится солнце,
пусть немедля свечу берёт!

 

***

 

Старинным друзьям
приятен мой взгляд на жизнь.

Кувшин захватив,
толпою они пришли.

 

Как в древней стране,
расселись мы под сосной,

Налили не раз -
и снова пьяны уже.

 

Крестьяне-отцы
без умолку говорят,

И чарку мы пьём,
порядок всякий презрев.

 

Забыли про всё,
не знаем себя самих,

И знать ли теперь
нам ценность вещей вокруг?

 

И где-то вдали
затерян конец пути...

В кувшине вина
глубокий таится вкус!

 

 

***

 

Орхидея простая
родилась перед входом в дом.

Скрытый запах душистый
только чистого ветра ждет.

 

Стоит чистому ветру
неожиданно налететь,

Вмиг она узнаётся
средь полыни, меж трав других..

 

Я скитался, скитался,
потерял свой давнишний путь.

Правде дао доверясь,
может быть, я его найду.

 

С пробужденным сознаньем
не вернуться я не могу:

«Вce настигнуты птицы -
и становится лишним лук».

 

 

Вторю стихам Чжубу Го

 

Густо-густо разросся    

лес пред самою дверью дома.

Когда лето в разгаре,     

сберегает он чистый сумрак.

 

Южный радостный ветер   

в это время как раз приходит,

И бесчинствует всюду,    

и распахивает мой ворот.

 

Я нигде не бываю, —  

выйду так, полежать без дела,

Или сяду спокойно  

и за цинь возьмусь, и за книгу.

 

Овощей в огороде      

у меня изобилье всяких,

Да и старого хлеба   

остаются еще запасы.

 

О себе все заботы       

ограничены ведь пределом,

Мне же больше, чем надо,       

никогда не хотелось в жизни.

 

Винный рис я очищу      

и вино на славу готовлю,

А поспеет, и сразу       

сам себе его наливаю.

 

Сын мой, маленький мальчик,    

здесь же, рядом со мной, играет.

Он мне что-то лепечет,      

а сказать еще не умеет.

 

И во всем этом вместе       

есть, по правде, такая радость,

Что уже я невольно      

 о роскошной забыл булавке… 

 

И в далекие дали    

провожая белые тучи,

Я в раздумьях о древнем;  

о, раздумья мои глубоки!

 

***

 

Теплотою и влагой
три весенние срока славны
И чиста и прохладна
та, что белой зовётся, осень.

 

Когда росы застынут
и кочующих туч не станет,
Когда небо высоко
и бодрящий воздух прозрачен,

 

Как причудливо-странны
воздымаются ввысь вершины,
Стоит только вглядеться -
удивительно, неповторимо!

Хризантемой душистой
просветляется темень леса.
Хвоей сосен зелёной,
словно шапкой, накрыты горы.

 

Размышляю об этом
целомудренном и прекрасном,
Чья открытая доблесть
и под инеем нерушима,

 

И за винною чарой
об отшельнике древнем думы:
Будет тысячелетье,
как твоих мы держимся правил.

 

Но пока в моей жизни
неразвёрнутые стремленья...
Чувства, чувства такие
в «добрый месяц» меня тревожат.

 

 

Вторю стихам чайсанского Лю

Горы и воды
давно меня призывали.
Но почему же
я долго так колебался?

 

В этом виною
друзья мои и родные:
Жалко мне было
сказать о разлуке с ними...

 

Ясное утро
сошлось с необычным чувством.
Взял я мой посох,-
и к западной хижине снова.

 

Глушью безлюдной
прошёл, никого не увидев,
Только всё время
пустые встречая жилища...

 

Ветхую кровлю
уже я настлал травою.
Новое поле
опять пора обработать.

 

Ветер ущелий
приносит с востока свежесть.
Чарка весенняя
снимет усталость и голод.

 

(Слабенькой девочке
рад хоть не так, как сыну,
Всё же утешит,-
совсем без детей ведь хуже...)

 

Ах, неспокойны
дела в суетливом мире.
Годы и луны
меня от них отдаляют.

 

Пашни и прялки
мне хватит для нужд насущных.
Большего в жизни,
по мне, ничего не надо:

 

Время промчится,
и через одно столетье
Тело и имя -
в тени сокроются оба!

 

В ответ на стихи чайсанского Лю 

 

И бедно живу,
и мало с миром общаюсь.
Не помню порой,
сменилось ли время года.

 

Пустынный мой двор
покрыт опавшей листвою.
Я, с грустью взглянув,
узнал, что осень настала.

 

Подсолнечник вновь
расцвёл у северных окон.
Колосья уже
созрели на южном поле.

 

Мне как же теперь
не радоваться на это:
Уверен ли я,
что будущий год наступит?

 

Жену я зову,
детей мы берём с собою
И в добрый к нам день
гулять далеко уходим.

 

 

Отвечаю цанъцзюню Пану

 

Когда Пан служил цанъцзюнем у Вэйского цзюня
и был послан из Цзянлина в столицу, он, проезжая
через Сюнъян, подарил мне стихи

 

I

 

За дверью из грубо
сколоченных досок
И цинь у меня,
и для чтения книги.

Стихи я пою,

я играю на цине,
Что главною стало
моею утехой.

А разве лишен
я других наслаждений?
Еще моя радость
и в уединенье:

Я утром с зарей
огород поливаю,
А к ночи ложусь
под соломенной кровлей.

 

II

 

Что мнится иному
сокровищем дивным,
Порою для нас
вовсе не драгоценность.

И если мы с кем-то
не равных стремлений,
Способны ли с ним
быть мы родственно-близки?

Я в жизни искал
задушевного друга
И вправду же встретил
того, кто мне дорог.

И сердце приветно
сливается с сердцем,
Уже и домами
соседствуем тоже.

 

III

 

Теперь я скажу
о тебе, кто мне дорог,
Кто любит добро
и усердия полон.

Вино у меня
превосходное было,
Но только с тобою
в нём радость вкушал я.

За ним говорились
приятные речи,
За ним сочинялись
и новые строки.

Бывало, лишь день
я тебя не увижу,-
Как мог в этот день
о тебе я не думать!

 

IV

 

Хоть истинный друг
никогда не наскучит,
А всё ж наступило
нам время расстаться.

Тебя проводив
от ворот на дорогу,
Я чарку пригубил
без всякой охоты.

О, нас разлучившая
служба в Цзянлине!
О, скрытые далью
на западе тучи!

И вот человек
уезжает далёко...
Разумную речь
от кого я услышу?

 

V

 

В тот раз, когда я
распростился с тобою,
Весенние иволги
только запели.

Сегодня, когда
мы встречаемся снова,
Снег мокрыми хлопьями
падает с неба.

Всесильный дафань
дал тебе повеленье
На должность сановную
ехать в столицу.

Ты разве забыл
тишины безмятежность?
Да нет, это служба
не знает покоя!

 

VI

 

Печально-печально
холодное утро.
Шумит и шумит
нескончаемый ветер...

Вперёд понеслась
государева лодка,
И где-то качает
её над пучиной.

Да будет удача
в делах твоих, странник!
В начале пути
о конце позаботься.

Воспользуйся всеми
удобными днями
И побереги
себя в дальней дороге.

 

 

Возвратился к садам и полям

 

С самой юности чужды

мне созвучия шумного мира,
От рожденья люблю я
этих гор и холмов простоту.

 

Я попал по ошибке
в пылью жизни покрытые сети,
В суету их мирскую -
мне исполнилось тридцать тогда.

 

Даже птица в неволе
затоскует по старому лесу,
Даже рыба в запруде
не забудет родного ручья.

 

Целину распахал я
на далёкой окраине южной,
Верный страсти немудрой,
воротился к садам и полям.

 

Вся усадьба составит
десять му или больше немногим,
Дом, соломою крытый,
восемь-девять покоев вместит.

 

Ива с вязом в соседстве
тень за домом па крышу бросают,
Слива с персиком рядом
вход в мой дом закрывают листвой.

 

Где-то в далях туманных
утопают людские селенья,
Томной мягкой завесой
расстилается дым деревень.

 

Громко лает собака
в глубине переулка глухого,
И петух распевает
среди веток, на тут взгромоздись.

 

Во дворе, как и в доме,
ни пылинки от внешнего мира,
Пустота моих комнат
бережёт тишину и покой.

Как я долго, однако,
прожил узником в запертой клетке
И теперь лишь обратно
к первозданной свободе пришёл.

 

***

 

Здесь, в глуши деревенской,
дел мирских человеческих мало:
Переулок убогий
чуть тревожат повозка и конь.

 

Белый день наступает,
и терновую дверь затворяю,
Чтоб в жилище пустое
не проникла житейская мысль.

 

Постоянно и снова
по извилистым улочкам узким,
Стену трав раздвигая,
мы проходим из дома и в дом.

 

И, встречая соседа,
мы не попусту судим да рядим,
Речь о тутах заводим,
как растёт конопля, говорим.

 

Конопля в моём поле
что ни день набирается силы;
Мной взрыхлённые земли
с каждым днём разрастаются вширь

 

Я все время в боязни
вдруг да иней, да снег на посевы -
И конец моим всходам,
и закроет всё дикий бурьян!

 

***

 

Вот бобы посадил я
на участке под Южной горою,
Буйно травы пробились,
робко тянутся всходы бобов.

 

Утром я поднимаюсь,
сорняки из земли вырываю,
К ночи выглянет месяц,
и с мотыгой спешу я домой.

 

Так узка здесь дорога,
так высоки здесь травы густые,
Что вечерние росы
заливают одежду мою.

 

Пусть промокнет одежда,
это тоже не стоит печали:
Я хочу одного лишь -
от желаний своих не уйти.

 

***

 

С давних пор так бывало -
ухожу я и в горы и к рекам,
Среди вольной природы
знаю радость лесов и равнин.

 

И беру я с собою
сыновей и племянников малых;
Сквозь кусты продираясь,
мы идём по пустынным местам.

 

И туда и обратно
мы проходим меж взгорьем и полем,
С сожаленьем взираем
на жилища старинных людей.

 

Очага и колодца
там следы во дворах сохранились,
Там бамбука и тута
полусгнившие видим стволы.

 

- Ты не знаешь,- спросил я
дровосека, рубившего хворост,-
Тех селений, в какие
эти люди отсюда ушли?

 

Дровосек распрямился,
поглядел на меня и ответил:
- Эти умерли люди,
их в живых уже нет никого...

 

«Поколенье другое -
с ним дворцы изменились и площадь».
Значит, слов этих старых
до сих пор ещё правда жива.

 

Значит, жизнь человека
состоит из игры превращений
И в конце её должен
возвратиться он в небытие.

 

***

 

Никого. И в печали
я иду, опираясь на палку,
Возвращаюсь неровной,
затерявшейся в чаще тропой.

 

А в ущелье, у речки
с неглубокой прозрачной водою,
Хорошо опуститься
и усталые ноги помыть...

 

Процедил осторожно
молодое випо, что поспело,
Есть и курица в доме -
и соседа я в гости зову.

 

Вечер. Спряталось солнце,
и сгущается в комнате сумрак.
В очаге моём хворост
запылал - нам свеча не нужна.

 

Так и радость приходит.
Я горюю, что ночь не продлить мне:
Вот опять с новым утром
появилась на небе заря.

 

Стихи о разном

 

В мире жизнь человека
не имеет корней глубоких.
Упорхнёт она, словно
над дорогой легкая пыль.

 

И развеется всюду,
вслед за ветром, кружась, умчится.
Так и я, здесь живущий,
не навеки в тело одет...

 

Опустились на землю -
и уже меж собой мы братья:
Так ли важно, чтоб были
кость от кости, от плоти плоть?

 

Обретённая радость
пусть заставит нас веселиться,-
Тем вином, что найдётся,
угостим соседей своих!

 

В жизни время расцвета
никогда не приходит снова,
Да и в день тот же самый
трудно дважды взойти заре.

 

Но теряя мгновенья,
вдохновим же себя усердьем,
Ибо годы и луны
человека не станут ждать!

 

***

 

К ночи бледное солнце
в вершинах западных тонет.
Белый месяц на смену
встаёт над восточной горой.

 

Далеко-далеко
на все тысячи ли сиянье.
Широко-широко
озаренье небесных пустот...

 

Появляется ветер,
влетает в комнаты дома,
И подушку с циновкой
он студит в полуночный час.

 

В том, что воздух другой,
чую смену времени года.
Оттого что не сплю,
нескончаемость ночи узнал.

 

Я хочу говорить -
никого, кто бы мне ответил.
Поднял чарку с вином
и зову сиротливую тень...

 

Дни - и луны за ними,-
покинув людей, уходят.
Так свои устремленья
я в жизнь претворить и не смог.

 

Лишь об этом подумал -
и боль меня охватила,
И уже до рассвета
ко мне не вернется покой!

 

***

 

Краски цветенья
нам трудно надолго сберечь.
День увяданья
отсрочить не может никто.

 

То, что когда-то,
как лотос весенний, цвело,
Стало сегодня
осенней коробкой семян...

 

Иней жестокий
покроет траву на полях.
Сникнет, иссохнет,
но вся не погибнет она!

 

Солнце с луною
опять совершают свой круг,
Мы же уходим,
и нет нам возврата к живым.

 

Сердце любовно
к прошедшим зовёт временам.
Вспомню об этом -
и всё оборвется внутри!

 

***

 

«Мыслью доблестный муж
устремлён за четыре моря»,
Я ж хочу одного -
чтобы старости вовсе не знать;

 

Чтоб родные мои
собрались под единой крышей,
Каждый сын мой и внук -
все друг другу спешили помочь:

 

Чтоб кувшин и струна
целый день пребывали со мною,
Чтобы в чаре моей
никогда не скудело вино;

 

Чтоб, ослабив кушак,
насладился я радостью полной,
И попозже вставал,
и пораньше ко сну отходил...

 

Ну, а что мне до тех,
кто живёт в современном мире,
Угль горящий и лёд
чью, враждуя, заполнили грудь?

 

Век свой кончат они
и вернутся под свод могильный,
И туда же уйдёт
их тревога о славе пустой!

 

***

 

Вспоминаю себя
полным сил в молодые годы.
Хоть и радости нет,
а бывал постоянно весел.

 

Неудержной мечтой
унесён за четыре моря,
Я на крыльях парил
и хотел далеко умчаться.

 

Чередой, не спеша
исчезали лета и луны.
Те желанья мои
понемногу ушли за ними.

 

Вот и радость уже
не приносит с собой веселья:
Непрестанно теперь
огорчают меня заботы.

 

Да и сила во мне
постепенно идёт на убыль,
С каждым днём для меня
всё в сравнении с прошлым хуже..

 

В тихой заводи чёлн
ни на миг не могу я спрятать:
Сам влечёт он меня,
не давая стоять на месте.

 

А пути впереди
так ли много ещё осталось?
И не знаю пока,
где найду для причала берег...

 

Людям прежних веков
было жаль и кусочка тени.
Мысль об этом одна
в содроганье меня приводит!

 

 

 

 

 

Перевод Льва Залмановича Эйдлина